Николай Васильевич Гоголь
Антон Павлович Чехов
Михаил Афанасьевич Булгаков

Николай Васильевич
Гоголь
Произведения

Вий

- Эх, славное место! - сказал философ. - Вот тут бы жить, ловить рыбу в
Днепре и в прудах, охотиться  с  тенетами  или  с  ружьем  за  стрепетами  и
крольшнепами! Впрочем, я думаю, и дроф немало в этих лугах. Фруктов же можно
насушить и продать в город множество или, еще лучше, выкурить из них  водку;
потому что водка из фруктов ни с каким пенником не сравнится. Да  не  мешает
подумать и о том, как бы улизнуть отсюда.
     Он  приметил  за  плетнем  маленькую   дорожку,   совершенно   закрытую
разросшимся бурьяном. Он поставил машинально  на  нее  ногу,  думая  наперед
только прогуляться, а потом тихомолком, промеж хат, да и махнуть в поле, как
внезапно почувствовал на своем плече довольно крепкую руку.
     Позади его стоял тот самый  старый  козак,  который  вчера  так  горько
соболезновал о смерти отца и матери и о своем одиночестве.
     - Напрасно ты думаешь, пан философ, улепетнуть из хутора! - говорил он.
- Тут не такое заведение, чтобы можно было убежать; да и дороги для пешехода
плохи. А ступай лучше к пану: он ожидает тебя давно в светлице.
     - Пойдем! Что ж... Я с удовольствием, -  сказал  философ  и  отправился
вслед за козаком.
     Сотник, уже престарелый, с седыми усами и с выражением мрачной  грусти,
сидел перед столом в светлице, подперши обеими руками голову. Ему было около
пятидесяти лет; но глубокое уныние на  лице  и  какой-то  бледно-тощий  цвет
показывали, что душа его была убита и разрушена вдруг, в одну минуту, и  вся
прежняя веселость и шумная жизнь исчезла навеки. Когда взошел Хома вместе  с
старым козаком, он отнял одну руку и слегка  кивнул  головою  на  низкий  их
поклон.
     Хома и козак почтительно остановились у дверей.
     - Кто ты, и откудова, и какого звания, добрый человек? - сказал  сотник
ни ласково, ни сурово.
     - Из бурсаков, философ Хома Брут.
     - А кто был твой отец?
     - Не знаю, вельможный пан.
     - А мать твоя?
     - И матери не знаю. По здравому рассуждению, конечно, была мать; но кто
она, и откуда, и когда жила - ей-богу, добродию, не знаю.
     Сотник помолчал и, казалось, минуту оставался в задумчивости.
     - Как же ты познакомился с моею дочкою?
     - Не знакомился, вельможный пан, ей-богу, не знакомился.  Еще  никакого
дела с панночками не имел, сколько ни  живу  на  свете.  Цур  им,  чтобы  не
сказать непристойного.
     - Отчего же она не другому кому, а тебе именно назначила читать?
     Философ пожал плечами:
     - Бог его знает, как это растолковать. Известное уже  дело,  что  панам
подчас захочется такого,чего и самый наиграмотнейший человек не разберет;  и
пословица говорит: "Скачи, враже, як пан каже!"
     - Да не врешь ли ты, пан философ?
     - Вот на этом самом месте пусть громом так и хлопнет, если лгу.
     - Если бы только минуточкой долее прожила ты, - грустно сказал  сотник,
- то, верно бы, я узнал все. "Никому не давай читать по мне, но пошли, тату,
сей же час в Киевскую семинарию и привези бурсака Хому Брута. Пусть три ночи
молится по грешной душе моей. Он знает..." А  что  такое  знает,  я  уже  не
услышал. Она, голубонька, только и  могла  сказать,  и  умерла.  Ты,  добрый
человек, верно, известен святою жизнию своею и богоугодными делами,  и  она,
может быть, наслышалась о тебе.
     - Кто? я? - сказал бурсак, отступивши от изумления. - Я святой жизни? -
произнес он, посмотрев прямо в глаза сотнику. - Бог с вами, пан! Что вы  это
говорите! да я, хоть оно  непристойно  сказать,  ходил  к  булочнице  против
самого страстного четверга.
     - Ну... верно, уже недаром так назначено.  Ты  должен  с  сего  же  дня
начать свое дело.
     - Я бы сказал на это вашей милости...  оно,  конечно,  всякий  человек,
вразумленный  Святому  писанию,  может  по  соразмерности...   только   сюда
приличнее бы требовалось дьякона или, по  крайней  мене,  дьяка.  Они  народ
толковый и знают, как все это уже делается, а я... Да  у  меня  и  голос  не
такой, и сам я - черт знает что. Никакого виду с меня нет.
     - Уж как ты себе хочешь, только я все, что завещала  мне  моя  голубка,
исполню, ничего не пожалея. И когда ты с сего дня три  ночи  совершишь,  как
следует, над нею молитвы, то я награжу тебя; а не то -  и  самому  черту  не
советую рассердить меня.
     Последние слова произнесены были сотником так крепко, что философ понял
вполне их значение.
     - Ступай за мною! - сказал сотник.
     Они вышли в сени.  Сотник  отворил  дверь  в  другую  светлицу,  бывшую
насупротив первой. Философ остановился на минуту в сенях  высморкаться  и  с
каким-то безотчетным страхом переступил через порог.  Весь  пол  был  устлан
красной китайкой. В  углу,  под  образами,  на  высоком  столе  лежало  тело
умершей, на одеяле из синего бархата, убранном золотою бахромою  и  кистями.
Высокие восковые свечи, увитые калиною, стояли в ногах и в головах,  изливая
свой мутный, терявшийся в дневном сиянии свет. Лицо умершей  было  заслонено
от него неутешным отцом,  который  сидел  перед  нею,  обращенный  спиною  к
дверям. Философа поразили слова, которые он услышал:
     - Я не о том жалею, моя наймилейшая мне  дочь,  что  ты  во  цвете  лет
своих, не дожив положенного века, на печаль и горесть мне, оставила землю. Я
о том жалею, моя голубонька, что не знаю того,  кто  был,  лютый  враг  мой,
причиною твоей смерти. И если бы я знал, кто мог подумать  только  оскорбить
тебя или хоть бы сказал что-нибудь неприятное о тебе, то, клянусь богом,  не
увидел бы он больше своих детей, если только он так же стар,  как  и  я;  ни
своего отца и матери, если только он еще на поре лет, и  тело  его  было  бы
выброшено на съедение птицам и зверям степным.  Но  горе  мне,  моя  полевая
нагидочка, моя перепеличка, моя ясочка, что проживу я остальной век свой без
потехи, утирая полою дробные слезы, текущие из старых очей моих,  тогда  как
враг мой будет веселиться и втайне посмеиваться над хилым старцем...
     Он  остановился,   и   причиною   этого   была   разрывающая   горесть,
разрешившаяся целым потопом слез.
     Философ был тронут такою безутешной печалью. Он закашлял и издал глухое
крехтание, желая очистить им немного свой голос.
     Сотник оборотился и указал ему место в головах умершей, перед небольшим
налоем, на котором лежали книги.
     "Три ночи как-нибудь отработаю, - подумал философ, -  зато  пан  набьет
мне оба кармана чистыми червонцами".
     Он приблизился и, еще раз откашлявшись,  принялся  читать,  не  обращая
никакого внимания на сторону и не решаясь взглянуть в лицо умершей. Глубокая
тишина воцарилась. Он заметил,  что  сотник  вышел.  Медленно  поворотил  он
голову, чтобы взглянуть на умершую и...
Иллюстрации

© 2024 Николай Васильевич Гоголь
Биография и творчество.
Главная Биография Портреты О творчестве Произведения Иллюстрации Полезные ресурсы