Гетьман

-- Что? скажешь теперь, бесова баба?

-- Скажу!--простонала жертва.

-- Оставь ее! Рассказывай, где тот бабий сын, сто дьяблов его матке!

-- Боже! -- проговорила она тихо, сложив свои руки,-- как мало сил у женщины!

Отчего я не могу стерпеть боли!

-- То мне того не нужно! Мне нужно знать, где он?

Губы несчастной пошевелились и, казалось, готовы были что-то вымолвить, как вдруг это

напряжение их было прервано неизъяснимо странным происшествием: из глубины пещеры

послышались довольно внятно умоляющие слова: "Не говори, Ганулечка! Не говори, Галюночка!"

Голос, произнесший эти слова, несмотря на тихость, был невыразимо пронзителен и дик. Он

казался чем-то средним между голосом старика и ребенка. В нем было какое-то, можно сказать,

не человеческое выражение; слышавшие чувствовали, как волосы шевелились на головах и холод

трепетно бегал по жилам; как будто бы это был тот ужасный черный голос, который слышит

человек перед смертью.

Допросчик содрогнулся и положил невольно на себя крест, потому, что он всегда считал

себя католиком. Минуту спустя уже ему показалось, что это только почудилось. Жолнеры

обшарили углы, но ничего не нашли, кроме жаб и ящериц.

-- Говори! -- проговорил снова неумолимый допросчик, однако ж не присовокупив на этот

раз никакой брани.

Она молчала.

-- А ну, принимайтесь! -- При этом густая бровь воеводы мигнула предстоящим.

Исполнители схватили ее за руки.

И те снежные руки, за которые бы сотни рыцарей переломали копья, те прекрасные руки,

поцелуй в которые уже дарит столько блаженства человеку, эти белые руки должны были

вытерпеть адские мучения! Немногие глаза выдержали бы то ужасное зрелище, когда один из них

с варварским зверством свернул ей два пальца, как перчатку. Звук хрустевших костей был тих,

но его, казалось, слышали самые стены темницы. Сердцу, с не совсем оглохлыми чувствами не

достало бы сил выслушать этот звук. Страшно внимать хрипению убиваемого человека; но если в

нем повержена сила, оно может вынести и не тронуться его страданиями. Когда же врывается в

слух стон существа слабого, которое ничто пред нашею силою, тогда нет сердца, которого бы

даже сквозь самую ярость мести не ужалила ядовитая змея жалости.

Пленница ни звука не издала. Лицо ее только означилось мгновенным судорожным движением

муки и губы задрожали.

-- Говори, я тебя!.. поганая лайдачка!..-- произнес воевода, которому муки слабого

доставляли какое-то сладострастное наслаждение, которое он мог только сравнить с дорого

доставшеюся рюмкою водки.

Но только что он произнес эти слова, как снова тот же нестерпимый голос так же явственно

раздался и так же невыносимо жалобно произнес: "Не говори, Ганулечка!"

На этот раз страх запал глубже в душу начальника.

Все обратились в ту сторону, откуда послышался этот странный голос -- и что же?..

Ужас оковал их. Никогда не мог предстать человеку страшнейший фантом!.. Это был... ничто

не могло быть ужаснее и отвратительнее этого зрелища! Это был... у кого не потряслись бы

все фибры, весь состав человека! Это был... ужасно! -- это был человек... но без кожи. Кожа

была с него содрана. Весь он был закипевший кровью. Одни жилы синели и простирались по нем

ветвями!.. Кровь капала с него!.. Бандура на кожаной ржавой перевязи висела на его плече.

На кровавом лице страшно мелькали глаза...

Невозможно было описать ужаса присутствовавших. Всё обратилось, казалось, в неподвижный

мрамор со всеми знаками испуга на лицах. Но, к удивлению, это появление, отнявши силу у

сильных, возвратило ее слабому. Собравши всю себя, всю душевную крепость, молодая узница тихо поползла к дверям а вступила в земляной коридор, которого гнилой воздух показался ей райским в сравнении с ее темницей... 1832 год.

| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 |